Нопэрапон или По образу и подобию - Страница 49

– Фильм был такой, – вдруг бросил Ленчик, ни на кого не глядя и примостив руку в гипсе на краю стола. – «Остров», кажется… или не «Остров». Там Шакуров в роли местного пахана. Рассказывает, как его после первой отсидки подстерег какой-то парень и отметелил до полусмерти. А потом сказал на прощанье: «Сука ты! Я из-за тебя скрипку бросил, боксом занялся…» Парень в детстве на скрипача учился, а с Шакуровым они в одной школе…

Калмык с интересом посмотрел на Ленчика.

– Понравился фильм? – спросил он.

– Нет, – коротко ответил Ленчик.

Динамик в углу зала ожил, прокашлялся.

– Поезд номер пятьдесят четыре Владивосток – Харьков прибывает на шестую платформу. Повторяю: поезд номер пятьдесят четыре…

Голос в динамике был бесполый, вселенски равнодушный к любым выходкам мироздания: исчезни шестая платформа напрочь или случись Армагеддон, так и будет вещать, не запнувшись ни на секунду:

– …прибывает… поезд номер…

– Извини, Калмык, – развел я руками. – Нам пора. За коньяк спасибо, но, видать, не судьба.

– Уезжаете? На край света? А что ж без багажа?

– Не уезжаем. Встречаем.

– Нужного человечка?

– Посылку. – Я начал слегка тяготиться Калмыковым любопытством. Странно: совершенно сгладилось, что десятью минутами раньше мы с Ленчиком едва не оторвались на мальчиках нашего ласкового бригадира. А ведь достань тот парень нож (именно нож – так, как он, слегка согнувшись, лезут именно за лезвием, ствол тянут иначе), и случилась бы заварушка. Не один я – у Ленчика, похоже, тоже нервы играют… Дуришь, сэнсей? Какой я тебе сэнсей, альтер эго ты мое беспокойное?! Я тебе…

Ох, я тебе, дай только срок!..

Калмык щелкнул пальцами, и рядом с нашим столиком сама собой образовалась куча народу. Сияющая, будто наваксенный сапог, Настена; рядом заспанная официантка с подносом, где специально для Ноев-праведников с их битком набитыми ковчегами, меж блюдечками с лимоном, маслинами и тонко нарезанной ветчиной, возвышался белоглавый «Арарат»… нет, прям-таки «Араратище», десятилетний, не меньше!.. Возле официантки переминался с ноги на ногу давешний бомж, вяло досасывая из горла бутылку «Слобожанского».

– Петрович. – Жестом Калмык отослал Настену прочь, а официантка, занявшаяся сервировкой нашего столика, его не заинтересовала вовсе. – Ты, Петрович, вали на шестую, встреть владивостокский. Лось, какой вагон?

– Тринадцатый, – машинально ответил я.

– Значит, тринадцатый. Заберешь у проводника посылку. Да, что в посылке? Товар? Бабки? Секрет?

– Журналы, – вместо меня откликнулся Димыч.

Мой рыжий друг сидел напряженно, не смягчаясь даже прелестным пейзажем, раскинувшимся перед нами. И правильно, это он молодец… только так подчеркнуто не стоило бы.

Словно услышав мои мысли, Димыч расслабился, немузыкально мурлыкнул и кинул в рот ломтик лимона.

У меня аж слюна потекла, как у собачки Павлова.

– Понял, Петрович? Журналы. Заберешь журналы и тащи их сюда. Откроем избу-читальню.

– Ты ему доверяешь? – вполголоса осведомился я у Калмыка.

Еще только не хватало, чтобы наши гостинцы накрылись медным тазиком с легкой руки бомжа Петровича!

– Я тебе доверяю, Петрович? – в свою очередь спросил Калмык у дядьки.

Петрович подавился пивом, заперхал, булькая сизой пеной, затрясся мелким бесом, забыв ответить.

Это меня убедило.

И возражать, когда бомж растворился в сумраке вокзальных лабиринтов, я не стал.

Лопнул целлофан вместе с акцизной маркой. Пробка покинула горлышко «Арарата» – настоящая, корковая пробка с белой «фуражкой», похожая на бледную поганку, – и огнедышащая лава плеснула в толстостенные, приземистые рюмки.

– Поехали?

Коньяк и впрямь оказался хорош. Не греческий цветочный, не крымский, «питьевой без изысков»; не молдавский, слишком светлый для правильного коньяка, а другого к нам не возят… Настоящий ереванский, чьи собратья по бочкам не так давно объявились на полках наших магазинов – правильные, без обмана, но и стоят соответственно. Удивить меня сложно, разное пивал-с – но хорош, зар-раза!

Особенно «У Галины», за полночь.

– Вторую ночь веселюсь, – посасывая маслинку, невнятно сообщил Калмык: то ли жаловался, то ли просто факт констатировал. – Сегодня ребят от вас, красавцев, уберег; вчера, в это же время, Торчка откачивал… а в гороскопе, п-падлы, писали: благоприятные дни!.. Ты понимаешь, Лось…

Ничего я не понимал.

Ничего.

Бригадир

Веселуха случилась без него. Сам Калмык в это время был на первом этаже, у обменки: отстегивал долю капитану Пидоренко, толстому мусору, которого за глаза называли почти по фамилии. Впрочем, грех судьбу гневить: жили с капитаном, что называется, душа в душу.

Кто из кого ее раньше, родимую, вынет.

Поднявшись по лестнице обратно, Калмык и узнал о случившемся.

Оказывается, в отсутствие клиентов Настена ощутила себя Карлсоном и решила, что настала пора немножко пошалить. Подсела к прилично одетому мужичку, явно коротающему время в ожидании поезда – была, значит, при мужичке большая спортивная сумка, – и стала предлагаться задаром. Шефская, стало быть, помощь в особо извращенной форме. Мужичок ерзал, на вопрос «Миленький ты мой, возьми меня с собой?!» не отвечал, задаром не соглашался и за большие деньги не соглашался, тщетно пытался отмолчаться, а потом и вовсе уйти решил.

От греха в Настенином лице подальше.

Тут Настену и пробило на догадку: мужичок-то педрилка! Ну точно, педрилка! Вон, уворачивается, выскальзывает, бабе тронуть не дает, голубь нецелованный!

– Голубой, голубой, не хотим играть с тобой! – Глотка у красавицы была луженая, даром что прокуренная. – Эй, Торчок, давай сюда! Может, ты ему больше понравишься?!